Вселенная против Алекса Вудса - Страница 6

— Миссис Вудс, не надо!.. — сказал доктор Патель.

Но мама продолжала рыдать. Я почувствовал на щеках ее теплые слезы.

— Миссис Вудс, прошу вас, осторожнее, там швы!

Мама, видно, решила в ближайшие сутки не отпускать меня от себя. Я так и заснул в ее объятиях.

Вскоре я узнал, что голова у меня забинтована по кругу, от уха до уха, а из-под под бинтов пробивается такой «ежик», немного колючий. Волос почти не осталось.

— Перед операцией тебя пришлось побрить, — объяснил доктор Патель. — Так всегда делают.

— А мне делали операцию? — оживился я.

— О да, — ответил доктор Патель, как мне показалось, с гордостью. — Тебя забрали в операционную прямо с порога. Целая бригада хирургов латала тебя четыре часа. У тебя трещина над правым ухом. Череп расколот, как яйцо.

— Ух ты, — обалдел я. — Прям как яйцо?

— Как яйцо, — повторил доктор Патель.

— Доктор! — вмешалась мама. — Что за сравнения! Лекс, а ну-ка прекрати.

— А мозги было видно? — не успокаивался я.

— Наверняка, — совершенно серьезно ответил доктор Патель. — Как только откачали жидкость и убрали крошку, облепившую рану…

— Крошку от Камня?

Камень поразил мое воображение, как только я о нем услышал, и навсегда стал для меня Камнем с большой буквы.

— Нет, в основном от штукатурки с потолка.

— А-а-а… — протянул я разочарованно. Обидно, конечно, что уж говорить. — А вы уверены, что только от штукатурки?

Доктор Патель бросил взгляд на маму. Та стояла, скрестив руки на груди и многозначительно подняв брови.

— Скоро узнаем, — коротко ответил он. — Полагаю, несколько образцов забрали на анализ.

— А что за образцы?

— Маленькие кусочки материала.

— Прямо из моих мозгов?!

— Нет, это фрагменты с волос и с внешней части черепа. Если крошка попала в мозг, ее лучше не трогать.

— Доктор Патель! Ну в самом деле! — возмутилась мама. — Лекс, убери немедленно руки.

Я перестал трогать повязку. Все помолчали.

— Доктор Патель? — позвал я снова.

— Что, Алекс?

— А если нельзя там ничего трогать, как же они чистили рану?

Доктор Патель улыбнулся, а мама закатила глаза.

— Высосали.

— Ого, пылесосом?

— Да, можно и так сказать.

Я поморщился.

— Как-то не очень безопасно.

— Это специальный хирургический пылесос, очень маленький и очень точный инструмент.

— Ага.

Я посмотрел на маму. Она делала вид, что читает книгу.

— А что было потом? — не унимался я. — Ну, когда взяли образцы, откачали жидкость и пропылесосили крошку?

— Дальше было просто, — ответил доктор. — Промыли рану физраствором, приладили к черепу такую пластинку, чтобы прикрыть рану, взяли небольшой участок кожи у тебя с бедра на заплатку и все зашили. И стал ты как новенький.

— Ничего себе! — воскликнул я. — Так вот почему на ноге тоже бинт! То есть под бинтами я типа Франкенштейн? Везде швы, и к черепу привинчена здоровенная железяка?

— Именно так, — сказал доктор Патель и добавил: — Только пластинка не железная. Она из особого материала. Он будет постепенно, в течение нескольких месяцев, растворяться, пока череп под ним не восстановится. В конце концов пластинка исчезнет, швы рассосутся, и ты снова будешь обычным мальчиком.

— Но шрам-то хоть останется?

— Возможно.

Я нахмурился и похлопал себе по голове.

— Лекс! — цыкнула мама, не отрываясь от книги.

Я тут же оставил голову в покое.

— Доктор Патель, а куда же они деваются, когда рассасываются? — спросил я. — Ну, швы и особая пластинка?

— Материал, который тело может как-то использовать, включается в обмен веществ и превращается, например, в мышцы или в жир. А остальное расщепляется и выводится.

Я немного подумал.

— В смысле выходит со стулом?

— Лекс! — снова одернула мама.

— Это в больнице так говорят, — пояснил я. — Медицинский термин.

— На самом деле большая часть выводится с мочой, — уточнил доктор Патель.

— Все, на сегодня хватит, — объявила мама.

С тех пор доктор Патель рассказывал мне всякие интересные штуки только когда в палате не было мамы. То есть очень редко.

И хотя голову мне заштопали и она прекрасно восстанавливалась под особой растворимой пластинкой, меня все равно оставили в больнице еще на неделю — наблюдать за динамикой и за тем, чтобы установился правильный режим питания и сна. У меня перебывал миллион всяких врачей и еще больше медсестер, а иногда я ходил на рентген, чтобы снимки показали, как заживает мой череп. Еще приходилось отвечать на кучу вопросов и выполнять всякие странные тесты, по которым врачи могли судить, правильно ли функционирует мой мозг.

По всему выходило, что правильно.

Органы чувств тоже работали безотказно. Я мог читать и писать, помнил таблицу умножения до двенадцати и хорошо собирал всякие штуки из конструктора. Через несколько дней диеты и специальных упражнений восстановилась координация движений. Единственное, что немного пострадало, — это память, но настолько незначительно, что и говорить об этом не стоило. Я запоминал длинные списки слов и последовательности чисел, безошибочно находил различия между рисунками, всегда узнавал, какой предмет из группы убрали. Мог рассказать, что давали на завтрак, что случилось вчера или в тот день, когда я впервые пошел в школу, помнил, как однажды на Вестонском пляже сел на осу. Я даже мог перечислить почти всех животных Бристольского зоопарка: паукообразная обезьяна, кошачий лемур, золотистый львиный тамарин и так далее и тому подобное. Судя по всему, никаких серьезных проблем с эпизодической и семантической памятью у меня не было. Просто из жизни выпал месяц — четыре недели провалились в черную дыру. И хотя доктор Патель убеждал меня в обратном, я все-таки не мог отделаться от мысли, что этот месяц засосало в «маленький и очень точный» пылесос.