Алекс, говори от моего имени. У нас больше нем времени. Скажи ей, что мы уходим. Прямо сейчас!
Я передал записку сестре. Едва глянув на нее, она недоуменно подняла брови:
— Я не могу разобрать, что здесь написано.
— Тут сказано, что я могу говорить с вами от имени мистера Питерсона, который устал что-либо доказывать человеку, который обращается с ним как с умственно отсталым.
Сестра Флетчер еще выше подняла брови, отчего они слились у нее в одну прямую линию.
— Мы покидаем больницу, — нахально заявил я. — Мистер Питерсон не желает больше здесь находиться. Мы выписываемся.
— Нет, — холодно отрезала сестра Флетчер. — Он не в том состоянии, чтобы выписываться.
— Это не вам решать, — возразил я. — Это решает только мистер Питерсон лично. Принесите, пожалуйста, его документы.
— Молодой человек! Не знаю, кем вы себя возомнили, но это не шутки. Мистер Питерсон тяжело болен и никуда не поедет. Мы не выписываем пациентов без согласия лечащего врача.
Я мрачно посмотрел на нее. Мистер Питерсон протянул мне еще одну записку:
Пусть вызовет врача.
— Зачем? — не понял я.
Мистер Питерсон строчил в блокноте как одержимый.
Требуй врача! Пусть отойдет к посту. Как только освободит дорогу, удираем.
Я сложил записку и убрал ее в карман.
— Он требует вызвать врача.
— Что?!
— Мистер Питерсон настаивает, чтобы вы вызвали врача. Немедленно.
— Мистер Вудс, с меня довольно этих бессмысленных препирательств. Я не намерена…
— Это ваша обязанность. Вы довели мистера Питерсона до нервного срыва. Вы утверждаете, что он не имеет права покидать больницу без распоряжения врача. Очень хорошо. Мы требуем, чтобы вы вызвали врача.
Сестра Флетчер зажмурилась и раздраженно фыркнула, почти не разжимая губ.
— Если вы будете так любезны, что отвезете мистера Питерсона назад в палату, то, смею вас заверить, доктор навестит его при первой же возможности.
Я секунд пять молча сверлил ее взглядом, после чего отошел на пару шагов, развернул кресло параллельно столу сестринского поста и подчеркнуто громко щелкнул стопором.
— Мы не сдвинемся с места, — сказал я. — Позвоните врачу и узнайте, когда он придет. Если ответ, который мы получим, будет приемлемым, мистер Питерсон, так и быть, подождет его в палате. В течение нескольких ужасных секунд мне казалось, что сестра Флетчер и не подумает поддаваться на мой шантаж. Подобный вариант мы не обсуждали, но сейчас я подумал, что, возможно, придется идти на таран.
Но тут она всплеснула руками и развернулась на каблуках.
— Хорошо, — сказала она сухо, направилась к столу и взяла трубку. — Я вам и так могу сказать, что услышу от доктора. Но раз уж вы уперлись…
Она стала набирать номер. Я тихо поднял стопор.
— Алло? Это Флетчер из Шестого, крыло Б. Свяжите меня с док…
Я рванул вперед.
Тяжеленные двери отделения задержали нас на три мучительно длинные секунды. Преодолев их, я резко развернул кресло и помчался к лифтам. Следующие пять секунд я гнал так, что, сам удивляюсь, как не вывернул себе суставы. По инерции меня пронесло мимо ближайшего лифта на добрых два метра. Мистер Питерсон опасно накренился в своем кресле, но сумел удержаться. Я резко затормозил, больно ударившись грудью о спинку кресла, но времени восстановить дыхание не было. Развернувшись, я шесть или семь раз нажал на кнопку вызова лифта, предвкушая ужас ожидания, пока он доползет с первого этажа. Но нам повезло: двери раздвинулись почти сразу. Лифт пришел пустым. Они уже поехали обратно, когда мы услышали торопливый перестук шагов. В ушах у меня стучала кровь. В сужающейся щели появилась фигура сестры Флетчер. Рядом с ней топал коренастый санитар. Понятия не имею, откуда он взялся, но в любом случае они опоздали: двери закрылись, и лифт тронулся вниз. Спустившись на первый этаж, мы пулей вылетели в холл. Необходимость дикой спешки уже отпала — холл по-прежнему пустовал, — мало того, она сейчас только вредила, но я ничего не мог с собой поделать: в моей крови кипело столько адреналина, а в мозгу и конечностях бурлило столько кислорода, что перейти на шаг было выше моих сил. Думаю, ни один спасатель не доставлял пациента в эту больницу с такой скоростью, с какой я вывез из нее мистера Питерсона. С пандуса у входа мы скатились как с трамплина, вихрем промчались мимо ошарашенного курильщика — непривычные к такому обращению колеса издали жалобный скрип — и пролетели двадцать метров до машины, остановившись в футе от пассажирского сиденья.
Я действовал быстро и решительно. Поднял мистера Питерсона — он показался мне легким как пушинка, усадил в машину, сложил кресло и машинально запихнул на заднее сиденье. Три минуты спустя я уже выруливал на стоянку супермаркета «Теско», окаймленную рядом высоких деревьев, служивших хорошим укрытием.
Я выключил свет в машине и стал ждать, пока перестанут трястись руки.
Мистер Питерсон написал:
Ты молодчина. Я тобой горжусь.
У меня на глаза навернулись слезы. Пришлось сделать десяток глубоких вдохов.
— Не знаю, зачем я взял кресло, — признался я. — Хотел оставить его на больничной стоянке. Ладно, потом верну. Воровать нехорошо…
Мистер Питерсон издал сдавленный квакающий звук, и я испугался, что он задыхается. Потом до меня дошло, что он смеется. Тогда я тоже засмеялся. Только не так, как смеются удачной шутке. Меня сотрясал истерический хохот, похожий на лай гиены, от которого по щекам текли слезы. Только через несколько минут я успокоился настолько, чтобы суметь прочитать очередную записку мистера Питерсона.