— Нет. Я не передумал.
— Вы поступаете так из чувства долга?
— Нет. Просто я думаю, что поступаю правильно.
Я вытер последнюю тарелку. Герр Шефер махнул рукой, приглашая меня снова сесть за кухонный стол.
— Видите ли, Алекс, — сказал он. — С моей точки зрения, если вам хватает зрелости, чтобы принять подобное решение, значит, вы действительно достаточно зрелый человек. Я придерживаюсь взглядов, которые принято называть либертарианскими. Вам знакомо это определение?
Я на секунду задумался.
— По-моему, это что-то связанное с верой в благотворное воздействие свободного рынка. Или нет?
Герр Шефер улыбнулся.
— Не вполне. Либертарианцы считают, что каждый человек волен принимать любые решения независимо от того, что думают на этот счет другие люди. Единственное ограничение касается права эксплуатировать других людей или применять к ним насилие. Как видите, это довольно далеко отстоит от идеи свободного рынка.
Герр Шефер налил себе бокал вина и продолжил:
— Алекс, я искренне верю, что вы свободны в выборе решений так же, как свободен ваш друг Айзек. Никто не имеет права навязывать вам свою волю.
Я помолчал, вникая в смысл его слов.
— Это значит, что вы не намерены нам отказывать?
— Нет, потому что это противоречило бы всему, что я отстаиваю на протяжении последних десяти лет. Единственная причина, способная заставить меня или доктора Райнхардт отказать пациенту на этой стадии, — это сомнение в добровольности его действий. Или сомнение в том, что он в полной мере осознает, что означает его выбор. Но к вашему случаю это не относится.
— А новости? — спросил я. — Вы не станете рассказывать мистеру Питерсону, что про нас говорят в новостях?
— Нет. Я иначе понимаю свой долг. И ни в коем случае не желаю оказывать на него давление. Я ничего ему не скажу. — Герр Шефер сделал глоток из бокала и добавил: — Но вы не можете не понимать, что мы с вами находимся в разных условиях. Доля вашей ответственности несопоставима с моей.
— Вы считаете, что я должен сам ему рассказать?
— Нет. Решение принимаете вы. Я хочу лишь сказать, что вам не мешало бы посмотреть вперед. Готовьтесь к тому, что вас ждут трудные дни. Вам нужна полная уверенность в том, что вы все делаете правильно.
Я повернулся к стеклянной двери, выходившей в патио.
— Я все делаю правильно.
Теперь я знал: эта мысль, и только она, поможет мне пережить следующие двадцать четыре часа. Без нее я не продержался бы.
На доме не висело никаких табличек. Ни номера, ни имени владельца. Зачем имя, если в доме никто не жил, а тот, кто в нем бывал, задерживался не больше, чем на несколько часов? Курьеров — если предположить, что кто-нибудь что-нибудь заказывал на этот адрес, — наверное, просто просили «подъехать к дому». Поскольку других домов поблизости не было, опасаться, что его перепутают, не приходилось.
Согласно требованию закона дом располагался в небольшом индустриальном районе примерно в двадцати минутах езды к востоку от Цюриха. Несмотря на то что большинство швейцарцев в целом одобрительно относились к существованию подобных мест, мало кому из них хотелось жить с ним по соседству.
Поэтому здание возвели за городской чертой. Оно заметно выделялось на фоне складов и заводских построек, занимавших территорию, прилегающую к перекрестью двух крупных магистралей. Впрочем, устроители постарались, чтобы, невзирая на окрестный пейзаж, дом выглядел самым обыкновенным. За живой изгородью, сразу перед крыльцом, было отведено место для парковки. В самом доме имелись небольшая кухонька, ванная комната и прочие удобства. Мебель тоже не отличалась ничем особенным: два дивана, две кровати, круглый стол на четверых. Люстра на потолке, шторы на окнах… На стенах висели картины. Из больших окон и выходившей во внутренний дворик стеклянной двери в помещение лился солнечный свет. Для любителей музыки предусмотрительно поставили стереоустановку; на заднем дворе между цветочными клумбами журчал садовый фонтанчик. Из-за изгороди, отделявшей участок от промзоны, доносился приглушенный гул магистрали, ритмичный, как шум прибоя.
Когда мы затормозили возле дома, мистер Питерсон попросил меня не вытаскивать кресло-каталку. Хочу пройтись пешком, — написал он.
Я кивнул.
Он взял в правую руку костыль, левой уцепился за мое плечо, и мы медленно двинулись к крыльцу. Последнюю неделю мистер Питерсон мало ходил ногами, и этот короткий путь занял у нас много времени.
Я был собран, как в день побега из Йовильской больницы, хотя, как и в тот раз, ночью опять не сомкнул глаз. Когда мы вернулись от герра Шефера в отель, я часов до двух просидел на кровати, размышляя над его словами. Спать совсем не хотелось. Я выпил банок пять колы и принялся читать книжку, посвященную пятидесятилетней истории ЦЕРНа, купленную в сувенирном киоске. К шести утра я добрался до главы о создании в середине 1990-х антиводорода — в сон по-прежнему не тянуло. Тогда я пошел к озеру заняться медитацией. Поднимался рассвет. Вокруг не было ни души, если не считать пары бегунов и семейства лебедей, скользящих по водной глади. Вдоль набережной росла сирень, как раз начинавшая цвести и наполнявшая воздух густым сладким ароматом.
Мистер Питерсон вечером выкурил энное количество косяков и мирно проспал до семи утра. К этому часу я вернулся в отель и помог ему умыться и одеться. Он написал, что хочет выглядеть прилично. Еще одна вещь, которой он придавал большое значение.