Пора, — написал он в блокноте.
Пора так пора. Как ни удивительно, этот сигнал не вызвал во мне бури эмоций. Я все-таки долго готовился к этому моменту. И знал, что должен проявить силу и выдержку. Наступал последний акт нашей дружбы. Мысль об этой дружбе не давала мне пасть духом.
Я позвонил в Швейцарию и сообщил, что мы приедем через четыре недели. Мистер Питерсон произнес в трубку всего пару слов, подтверждая, что его намерения не изменились.
После этого телефонного звонка все закрутилось.
Мы не ждали никаких подвохов и даже не предполагали, что у нас могут возникнуть какие-либо сложности. С какой стати? За исключением пары малозначащих деталей — например, что наплести моей матери — мы спланировали все самым тщательным образом. Результаты медицинских обследований со свежими датами лежали наготове. Машина прошла техосмотр, страховка была переоформлена на мое имя. Мы назначили дату отъезда. Мы не сомневались, что спокойно уедем и никто нас не хватится. Так все и получилось бы. Так должно было получиться, если бы мистер Питерсон случайно не поскользнулся. Но он поскользнулся, упал, и весь наш план рассыпался. Принцип домино. Не будь этого, все сложилось бы иначе.
Нашла его Кристина. Апрельским утром, в десять часов, за двое суток до нашего предполагаемого отъезда. Как потом писал мистер Питерсон, он не помнил, что именно произошло. Судя по всему, ничего особенно страшного — оступился, споткнулся, на секунду утратил ориентацию. В падении он выставил перед собой левую руку, которая защитила голову при ударе об пол, но сама пострадала под весом тела.
Попытки пошевелить ею причиняли жуткую боль, но перевернуться на бок или на спину, опираясь на правую руку, он не сумел. Так он и лежал, прижавшись щекой к холодному плиточному полу — рука неловко подвернута, волосы слиплись от крови. Обнаружив его в таком виде, Кристина поступила так, как поступил бы на ее месте любой нормальный человек: вызвала «скорую». Мистер Питерсон пытался ее отговорить, повторяя, что с ним все в порядке и просто надо помочь ему встать, но с его губ срывались лишь нечленораздельные хриплые звуки, окончательно убедившие Кристину в правильности ее первоначальных намерений. Свою оценку ситуации она выразила одним литовским словом, произнесенным пару десятков раз. Мистер Питерсон, кажется, догадался, что оно означает.
Рентген показал перелом мизинца. Его прибинтовали к среднему пальцу, а на разбитую голову наложили дюжину швов. Врачи сказали, что мистер Питерсон легко отделался. Будь он в остальном здоров, его отпустили бы домой в тот же день, но с таким диагнозом, как у него, об этом не могло быть и речи. Травмы были незначительны, но для ходьбы мистеру Питерсону требовались обе руки, чтобы опираться на два костыля, — один проблему равновесия не решал. Это означало крушение всех наших планов.
Меня выпишут только через 2 дня! — написал мне мистер Питерсон, когда после уроков я примчался к нему.
— Это несколько осложняет дело, — высказал я самоочевидную мысль. — А нельзя уговорить их, чтобы вас отпустили?
Говорят, рискованно. Боятся, что у меня сотрясение. Башка кружится. От здешней кормежки отказался.
— Может, правда сотрясение? — предположил я.
Ерунда. Башка у меня постоянно кружится. Это просто предлог.
— А зачем он им?
С сотрясением через 2 дня не выписывают! Они вообще не хотят меня выпускать. Разве не ясно? Посмотри на меня.
Я посмотрел.
Левая рука не работает. Из-за этой чертовой лангеты я в нее даже ничего взять не могу. Через 2 дня ее не снимут. Я в ловушке.
Я старался соображать быстро.
— Завтра позвоню в Швейцарию, — пообещал я. — Объясню им, что случилось, и попрошу перенести дату. Ничего еще не потеряно. Вы сможете после выписки вынести дорогу?
Мистер Питерсон долго трудился над листом бумаги. Когда он закончил, его ответ занимал почти полстраницы.
Алекс, они меня не выпишут. Как ты не поймешь? Ни один нормальный врач не отпустит меня домой. Они продержат меня до тех пор, пока я окончательно не потеряю способность двигаться, а потом сдадут в социальную службу. Так, что мне из больницы путь один — в хоспис. Если раньше не вынесут отсюда ногами вперед. Сам подумай.
Я подумал. Похоже, мистер Питерсон и в самом деле попал в ловушку. И не так уж важно, насколько прочна поймавшая его сеть. Он беспомощен. И ни один здравомыслящий врач не возьмет на себя ответственность оставить его без надзора. Мы слишком затянули.
— Сейчас или никогда? — спросил я.
Да. Сейчас или никогда. Дату переносила нельзя.
— Машина будет готова завтра к вечеру, — сказал я. — Вещи я соберу.
Это самое простое. Маме что скажешь?
— Еще не знаю, — признался я.
Думай быстрее! Представляешь, что будет, если ты исчезнешь на неделю?
— Еще бы.
Если она способна принять правду, скажи правду. Если нет, скажи, что я хочу перед смертью увидеть Альпы или сочини еще что-нибудь. Все что угодно, лишь бы она поверила. Позже объяснишь ей все как есть.
Я сделал пару глубоких вдохов, стараясь взять себя в руки.
— Мама непредсказуема, — сказал я. — Она может не поверить и правде. Хотя… врать я тоже не умею. Не представляю, что делать: и так плохо, и так.
Прости, Алекс, но в этом я тебе не помощник. Решай сам. Я бы сказал правду. Но тебе виднее. Главное — скажи хоть что-нибудь.
Я кивнул.
Осталось придумать, как меня отсюда вытащить.
— Наверное, понадобится кресло-каталка?